Одна из наиболее ярких черт языковой философии Гумбольдта – идея связи между языком и национальным характером. Эта идея, воспринимающаяся сегодня как достаточно смелая и нуждающаяся в серьезном эмпирическом обосновании, была в эпоху романтизма скорее общим местом (ср., например, труды И.Г.Гердера). В этой части своей концепции Гумбольдт (вопреки тому, что часто утверждается сегодня) был вряд ли по-настоящему оригинален. Оригинальность гумбольдтианства видится прежде всего в следующих положениях.

Язык представляет собой не столько готовый продукт (Ergon), сколько деятельность (Energeia). Иными словами, язык не хранится где-то в готовом виде как инструмент общения независимо от говорящих на нем людей. Язык постоянно порождается в процессе его использования. Это положение не отменяет возможности описывать язык как систему знаков; необходимо, однако, помнить, что такое описание будет заведомо неполным, оно не в состоянии объяснить ряд значимых свойств естественного языка, например языковые изменения. Гумбольдт характеризовал язык как «постоянную работу духа», понимая под духом (Geist), в соответствии с философской терминологией своего времени, не некую мистическую сущность (что неоднократно утверждалось его интерпретаторами), а скорее то, что сегодня могло бы быть названо когнитивной способностью. Постулат о деятельностном характере языка оказал существенное влияние на лингвопсихологические концепции Г.Штейнталя и В.Вундта.

1. С первым положением связана идея единства языка и мышления. Подчеркивая деятельностный характер языка, Гумбольдт предостерегал против наивного подхода к соотношению мысли и ее языкового выражения. Язык – это не средство «упаковки» готовых мыслей, возникающих в сознании говорящего «вне и до языка», для передачи их слушающему. В свою очередь, деятельность слушающего, пытающегося понять смысл сообщения, не сводится к его «распаковке». Модель коммуникации, предполагающая обмен «упакованными» мыслями, перебрасываемыми от говорящего к слушающему наподобие теннисных мячей, может оказаться полезной для решения определенных прикладных задач, но имеет мало общего с реальными процессами языкового общения. На самом деле работа мысли изначально «отягощена» языком. Говорящий строит свое высказывание, не столько облекая готовую мысль в языковую форму, сколько выстраивая мысль с помощью языка. Воспринимая это сообщение, слушающий не «распаковывает» чужие мысли, а, говоря современным языком, активизирует соответствующие концептуальные структуры в своем сознании. Причем эти концептуальные структуры никогда не могут быть тождественны концептуальным структурам отправителя информации.

2. Из положения о единстве языка и мышления естественным образом вытекает положение об активной роли конкретных языков в формировании модели мира, или «языкового мировидения» (sprachliche Weltansicht), как называл его Гумбольдт. Если язык изначально принимает участие в зарождении мысли, мысль не может быть свободна от соответствующего языкового выражения. Поскольку каждый язык концептуализирует мир своим неповторимым образом (ср. ниже о внутренней форме), мысли, сформулированные на разных языках, не могут быть полностью тождественными. Следует подчеркнуть, что из этого положения не следует невозможность принципиального понимания между людьми, говорящими и думающими на разных языках, или непереводимость высказываний с одного языка на другой. Гумбольдт подчеркивал, что подобно тому, как индивидуальные, субъективные языковые особенности «снимаются» в национальном языке, принципиально едином для всех говорящих на нем людей, так и особенности национальных языков «снимаются субъективностью человечества». Различные модели мира, зафиксированные в конкретных языках, – это не столько разные сущности, сколько различные способы и пути, на которых осуществляется «превращение мира в мысли». Представляется, что именно в этом смысле следует интерпретировать знаменитое высказывание Гумбольдта: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

3. Положения о единстве языка и мышления и об активной роли языка в процессе «превращения мира в мысли» непосредственно связаны с понятием внутренней формы языка (innere Sprachform). Учение о внутренней форме представляется наиболее оригинальным компонентом лингвофилософской концепции Гумбольдта. Как это нередко бывает с фундаментальными положениями гуманитарных концепций, понятие внутренней формы не получило явного определения ни в одной из работ Гумбольдта, что явилось причиной неясности статуса этого понятия в лингвистической теории. Г.Штейнталь интерпретирует внутреннюю форму как психологический феномен – как «взаимосвязь между звуком и созерцанием посредством звучания». На ранних исторических этапах развития языка эта взаимосвязь, по Штейнталю, мотивирует языковые формы, позднее она может утрачиваться. Тогда внешняя форма лишается мотивационной поддержки. Большинство исследователей, которых можно с той или иной степенью условности отнести к «гумбольдтианцам», практически отождествляют понятия внутренней формы и модели мира (ср. работы Г. фон дер Габеленца, 1840–1893, Ф.Н.Финка, 1867–1910, К.Фосслера). В русской лингвистической традиции утвердилось понимание внутренней формы, восходящее к работам представителей Харьковской школы, прежде всего А.А.Потебни, который (под влиянием идей Г.Штейнталя) определяет внутреннюю формы как «отношение содержания мысли к сознанию». Внутренняя форма «показывает, как представляется человеку его собственная мысль». Такая интерпретация внутренней формы, основанная на этимологии отдельных слов (характерно, что Потебня, в отличие от Гумбольдта, говорит о внутренней форме слова – его ближайшем этимологическом значении, – а не о внутренней форме языка), оказалась весьма полезной категорией для исследования семантики образных единиц языка, но вряд ли соответствует содержанию гумбольдтовской категории. Заметим, что и Г.Г.Шпет, представляющий совершенно иную научную парадигму, в своей известной работе 1927 сводит понятие внутренней формы языка к внутренней форме слова. Судя по имеющимся указаниям Гумбольдта, прочитанным в соответствующем теоретическом контексте, внутренняя форма языка понималась им как противопоставляемая внешней, звуковой форме концептуально-структурная модель, лежащая в основе грамматики данного языка и организации его лексико-семантической системы. Именно внутренняя форма делает каждый язык уникальным в том смысле, что значимыми являются не столько различия в акустическо-графическом облике языковых выражений, сколько различия в их глубинном устройстве, т.е. в грамматическом строе каждого языка и зафиксированной в нем модели мира.

4. Еще одно важное положение теории Гумбольдта состоит в том, что язык возник сразу во всей своей сложности и системности, а не развивался постепенно из неких примитивных изолированных знаков, как это, в частности, утверждал Гердер. В своей работе 1820 О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития Гумбольдт утверждает: «Для того, чтобы человек мог постичь хотя бы одно-единственное слово <...>, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем». Это положение по понятным причинам провоцирует весьма серьезные дискуссии. Для его правильного понимания важно иметь в виду, что Гумбольдта интересовал не столько филогенез в его историческом аспекте, сколько антропологическая природа языка как «инстинкта разума». Язык интересует Гумбольдта не как продукт интеллектуальной и коммуникативной деятельности (ср. его противопоставление деятельности-энергейи и эргона – «мертвого» продукта деятельности), а как «орган, образующий мысль». Эта идея повлияла на многие лингвистические концепции 20 в., в частности на все версии структурализма, исходившего из положения о системности языка, обусловленности одного элемента другим в уникальных для каждого конкретного языка конфигурациях.

Гумбольдтинство представляет собой одну из немногих лингвофилософских теорий прошлого, которая продолжает оказывать влияние на современные подходы к исследованию языка. С одной стороны, гумбольдтианские традиции были продолжены в 20 в. в рамках неогумбольдтианских подходов (см. НЕОГУМБОЛЬДТИАНСТВО), с другой – в виде развития отдельных положений и идей, высказанных Гумбольдтом и нашедших применение в самых различных областях лингвистики – от генеративной грамматики Н.Хомского до когнитивной теории метафоры Дж.Лакоффа и М.Джонсона.