В 1961–1988 работал в сценарном отделе киностудии «Ленфильм», автор сценариев фильмов Пятая четверть (1969), Строгая мужская жизнь (1974), Крик Гагары (1979), Прогулка, достойная мужчин (1984), Ожог (1988). Публикация в «Новом мире» «фантастического повествования о мятежном кондукторе» Капитан Дикштейн (1987), написанного в русле «фантастического реализма» А.Ф.Вельтмана, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского и не без влияния романтического двоемирия Э.Т.А.Гофмана, где с определенной долей автобиографизма показана двойная жизнь одного из типичных «маленьких» людей русской литературы, внешне неприметного мечтателя, создающего себе иное, высокое существование, принесла Кураеву широкую известность. Незатейливость основной сюжетной канвы (герой, сдав утром бутылки из-под олифы и выпив пива, по дороге домой умирает от разрыва сердца) скрывает сложный внутренний пласт бытия. Оказывается, что герой произведения на самом деле не Игорь Иванович Дикштейн, а некто «чубатый», моряк-«братишка», когда-то подлежавший расстрелу как участник Кронштадтского восстания в марте 1921, но случайно уцелевший потому, что вместо него по ошибке (значимой для данного повествования, переводящего в реальный человеческий план символический для тоталитарно-элитарного мышления афоризм о «лесе» и «щепках», которых не следует жалеть при важном деле «рубки леса») убили этого Дикштейна. Герой принимает имя убитого, вживаясь в натуру незнакомого человека и вольно или невольно выполняя предназначение расстрелянного: оказаться «посередине истории», меж ее полюсами, быть тем самым «маленьким» человеком, ради которого и делаются революции и о которых, победив, быстро забывают, и «маленькие» люди остаются со своими проблемами и надеждами наедине с собой и сами творят свою реальность, неподвластную грязи окружающего, облагороженную своим «очищенным», улучшенным, идеализированным «Я» (в данном случае воображаемым «Я» погибшего Дикштейна), словно в очередной раз доказывая справедливость максимы М.М.Бахтина о том, что каждый человек больше своей судьбы.

Влияние Достоевского с его вечной темой сплетения Бога и дьявола в человеческой душе особенно отчетливо в повести Ночной дозор: Ноктюрн на два голоса при участии стрелка ВОХР тов. Полуболотова (1989), где стрелок вневедомственной охраны в белую июньскую ночь Ленинграда, когда «мечта какая-то над городом разлита», разделяя упоение красотой и покоем «этой светлой необъятной тишины», восклицает: «Хорошо в такую ночь на обыск идти или на изъятие!» (перекликаясь с Верным Русланом Г.Н.Владимова, повесть Кураева выполняет трудную задачу воссоздания внутреннего облика искреннего в своей преданности власти советского тюремщика).

В своей раздумчиво-многословной, подробно-бытописательной, задушевно-лирической и в то же время фантазийно-иронической, явно стилизованной повествовательной манере Кураев на новом материале обращается к традиционному в русской литературе «петербургскому мифу», и в нем прежде всего – к искусственной, «умышленной», выстроенной по чьему-то властному велению, навязанной жизни («А меня кто предусмотрел? Кто мою жизнь сочинил, кто выдумал?...» – Ночной дозор). Противоречие между ощущением «винтика», затерянного в огромном городе, живущего своей огромной, подавляющей, «государственной» жизнью, и острым глубинным осознанием неповторимости, исключительности своего личного скромного бытия – у Кураева «болевой нерв» проблемы «маленького» человека, как и человека вообще. При этом особенность отдельного бытия сочетается у писателя с темой двойничества (Зеркало Монтачки, 1993; по жанровому определению автора, «криминальная сюита в 23 частях с интродукцией и теоремой о призраках», рассказывающая о судьбах многих людей, обреченных быть призраками, которых бесследно поглощают зеркала, о братьях-близнецах, о питерской коммунальной квартире и о равелинах Петропавловской крепости, обо всем величественном, загадочном и трагическом городе на Неве).

В «петербургском» художественном сознании Кураева фантастическая нереальность, «призрачность» человеческого существования тесно связана с постоянным ощущением неминуемой смерти, чаще как исхода, освобождения, даже притяжения жизненных сил (повести Маленькая семейная тайна, 1990; первонач. назв. – Жестокость: Из семейной хроники» 1988; Петя по дороге в царствие небесное, 1991; «праздничная повесть» Блокада, 1994, где пожилая женщина находит утешение в уходе за могилой определенного ею самою «сына» – «неизвестного блокадника»). Примечательно, что печаль бытия у писателя (его книги с конца 1980-х годов широко переводятся за рубежом) обусловлена повседневным злом как «большого», исторического, так и «маленького», частного миров, – злом, в определении источника которого Кураев колеблется между человеком и самим Создателем. В 1990 писатель опубликовал написанную в 1987 «мирную хронику военно-морской жизни с тремя прологами без эпилога» Семь монологов в открытом море, где на конкретном материале жизни «морского театра», в «полифонической» стилистике столкновения разных позиций показал постоянную для своего художественного мира напряженную взаимосвязь отдельных человеческих судеб, характеров и поступков с нравами общества.