Существование морфонологии как особого уровня языковой системы, отличного от фонологии, определяется тем фактом, что некоторые явления, касающиеся употребления и изменения звуков языка (например, изменение русского безударного о в гласный, близкий к а), могут быть описаны без обращения к сведениям о морфемном составе слов (в русском языке вообще невозможно безударное о), а другие (например, смягчение л перед ш в слове генеральша – ср. генерал) – нет (сочетание лш в русском языке возможно, но лишь внутри морфемы, ср. волшебный). Разграничение явлений первого и второго типа (как правило, достаточно непоследовательное) было в том или ином виде представлено у древнеиндийских грамматистов, позднее, с возникновением сравнительно-исторического языкознания, – в трудах многих индоевропеистов 19 в., а также представителей Казанской лингвистической школы – И.А.Бодуэна де Куртенэ, Н.В.Крушевского и др. Однако создателем морфонологии как самостоятельной лингвистической дисциплины по праву считается выдающийся русский лингвист Н.С.Трубецкой, в чьих работах конца 1920-х – начала 1930-х годов была убедительно обоснована независимость морфонологии, сформулированы ее цели и задачи и предложены описания морфонологических систем полабского и русского языков. Н.С.Трубецкому принадлежит и сам термин «морфонология» (из «морфо-фонология»).

Значительную роль в развитии морфонологии сыграла посвященная памяти Трубецкого статья Л.Блумфилда о языке меномини (1939). В послевоенные годы важный вклад в разработку морфонологической теории и описание морфонологии конкретных языков внесли друг и коллега Трубецкого Р.О.Якобсон, а также С.Б.Бернштейн, Т.В.Булыгина, Н.А.Еськова, А.А.Зализняк, В.Б.Касевич, А.К.Поливанова, С.М.Толстая, В.Г.Чурганова, Р.Лясковский, Б.Крея, А.В.Исаченко, В.Дресслер, Х.Андерсен, Д.С.Ворт, Б.Дарден, Т.М.Лайтнер, Э.Станкевич, М.Халле, И.-Ш.Морен, В.Вурцель и др. Наиболее плодотворным в этом отношении стал период 1960-х – первой половины 1970-х годов; представляется уместным даже говорить о пришедшемся на эти годы «морфонологическом буме». Со второй половины 1970-х годов интерес к морфонологии в значительной мере упал и лишь в последнее время вновь стал возрождаться.

Отличительной чертой морфонологии как науки, обусловленной, с одной стороны, ее относительной «молодостью», а с другой – неизбежной зависимостью трактовки морфонологических явлений представителями различных лингвистических школ от принятых в этих школах концепций морфологии и фонологии, является почти полное отсутствие общепринятых теоретических положений и разногласия даже по таким ключевым вопросам, как предмет морфонологии, ее границы, наличие у морфонологии собственных единиц описания и их природа, существование особого морфонологического уровня представления словоформ.

К ведению морфонологии несомненно относится, во-первых, изучение структуры морфем различных классов, а во-вторых, описание системы морфонологических чередований, имеющихся в языке. Неясно, однако, возможно ли в первой из этих областей получение по-настоящему существенных научных результатов. Едва ли не все сколько-нибудь общие утверждения о правилах морфемной структуры почти неизбежно оказываются либо тривиальными (так, практически в любом языке аффиксальные морфемы в среднем короче корневых), либо слишком сильными (так, часто встречающийся тезис о том, что в ряде изолирующих языков Юго-Восточной Азии и Африки морфема всегда равна слогу, неверен, поскольку не учитывает множество синхронно нечленимых неодносложных основ – ср. кит. чжичжу «паук»). Больший интерес представляют некоторые частные утверждения: так, в русском языке корни, состоящие из одной согласной, представлены только в местоимениях – ср. к-то, ч-то, т-уда и т.д., – а также в уникальном существительном щ-и, но невозможны ни в прилагательных, ни в глаголах; в тохарском A языке глагольные корни не могут содержать более одного нередуцированного гласного, а у имен такого ограничения нет. В то же время содержательная интерпретация фактов подобного рода представляется затруднительной.

Основной задачей морфонологии, таким образом, по-видимому, должно быть признано описание систем морфонологических чередований. Точное установление круга явлений, соответствующих в том или ином языке понятию «морфонологическое чередование», представляет собой далеко не тривиальную задачу и во многом зависит от принятого способа описания: один и тот же феномен может трактоваться как морфонологическое или как фонологическое (автоматическое) чередование, как чередование или как синонимия морфем и т.д. Так, чередование с нулем русского беглого о допустимо трактовать и как морфонологическое, происходящее лишь в некоторых морфемах (ср. гудок – гудка, но седок – седока, посол – посла, но укол – укола), и как фонологическое, происходящее перед сочетанием «согласный + гласный» – но в последнем случае в число гласных фонем русского языка должны быть включены две различных единицы: /о₁/ (не беглое) и /о₂/ (беглое).

Описание системы морфонологических чередований может строиться на различных основаниях, однако исследовательская практика показывает, что наиболее плодотворным из всех имеющихся следует признать «динамический» (или «синтезирующий») подход, разработанный Д.С.Вортом, Т.В.Булыгиной и В.Г.Чургановой. Важнейшие принципы «динамического» описания могут быть сформулированы следующим образом.

1) Каждая морфема за исключением супплетивных (типа кот – кош(ка)) и вариантных (типа галош(а) ~ калош(а)) имеет ровно одно основное (исходное) морфонологическое представление, которое строится путем «снятия» наблюдаемых в данной морфеме чередований.

2) Единицей морфонологического описания является морфонема, понимаемая как единица морфонологического, или глубинного уровня представления словоформ, принципиально отличного от фонолого-фонетического, или поверхностного уровня, основной единицей которого является фонема.

3) Все морфонологические правила чередований действуют раньше всех фонолого-фонетических (автоматических); смешение двух этих групп правил недопустимо.

Интересно, что понятие единого исходного морфонологического представления морфемы очень близко к важнейшему для древнеиндийской грамматической и философской традиции понятию «спхоты» – идеальной звуковой единицы языка, в неизменном виде существующей в сознании говорящих.

Многими исследователями, прежде всего принадлежащими к традиционной «академической» русистике, выдвигалось требование, согласно которому исходное представление морфемы обязательно должно совпадать с одним из ее реально засвидетельствованных алломорфов. Однако это требование не только практически неосуществимо даже применительно к фонологическим представлениям морфем (так, корень город- всегда представляется в виде цепочки фонем /город/, однако на фонетическом уровне ни одна русская морфема не может содержать два [о] одновременно – так как [о] в русском языке возможно только под ударением), но и теоретически необоснованно (нет никаких причин, по которым инвариант должен совпадать с какой-либо из своих поверхностных реализаций). Напротив, отказ от этого ограничения во многих случаях позволяет избежать мнимой нерегулярности описания. Например, какой бы морф корня плюс- (сплюснутый) ~ плющ- (сплющивать) мы ни выбрали в качестве исходного, создается впечатление, что в этой морфеме имеется аномальное чередование с- ~ щ-; если же принять, что исходным представлением является {пл'уск}, выясняется, что на самом деле речь идет о вполне регулярных чередованиях ск- ~ с- и ск- ~ щ- (ср. плескать ~ плеснуть ~ плещет).

В 1970–1980-е годы широкое распространение получила выдвинутая В.Г.Чургановой и И.А.Мельчуком идея описания морфонологии не в терминах морфем, а в терминах субморфов – цепочек морфонем, формально совпадающих с морфемами, но не обязательно несущих значение (ср. субморф -ец в лар-ец, где он является суффиксом, и в чепец, где он входит в корень). Обоснованием такого решения служит, во-первых, то обстоятельство, что морфонология имеет дело с означающими морфем, но не с их означаемыми, а во-вторых, возможность формулировать правила чередований в более простом и общем виде (например, переход ц в ч в ларчик, чепчик может быть описан как свойство субморфа -ец, но не суффикса -ец).

Тем не менее такой подход вызывает серьезные возражения. Во-первых, неясны принципы членения словоформ на субморфы: могут ли, например, в слове порог быть выделены субморфы по- (ср. по -бег ) и -рог (ср. рог -ач Ж). Во-вторых, упрощение формулировок правил возможно без всякого обращения к понятию «субморф» (так, переход ц в ч перед и не связан ни с суффиксом -ец, ни с субморфом -ец, а свойствен любому ц на конце основы, ср. лицо – личико). Однако наиболее важен тот факт, что в действительности сведения об означаемом морфем часто оказываются необходимы для адекватного описания морфонологических чередований. Как правило, это связано с различием морфонологических свойств морфем-омонимов (так, русский уменьшительный суффикс -к (а) после односложных основ с исходом на два согласных выступает в виде -очк (а) – ср. ямка, но кисточка, а суффикс имен действия -к (а) сохраняется в неизменном виде – ср. ломка, чистка); однако есть также примеры одинакового морфонологического поведения морфем, имеющих совершенно различное означающее, но сходную семантику (так, в африканском языке волоф удвоение конечных согласных основы происходит перед суффиксами -i, -arc, -arni, -anti, -adi с реверсивным значением, ср. Ub- «закрывать» – ubb-i «открывать», «затыкать» – fatt-arni «откупоривать», «быть прикрепленным» – tagg-anti «откреплять» и т.д.). Очевидно, что на уровне субморфного членения, не допускающем никакого обращения к семантике, такого рода явления не могут быть описаны в принципе.

Круг задач морфонологии не ограничивается созданием общей морфонологической теории и построением полных морфонологических описаний отдельных языков; не менее важной представляется разработка таких направлений, как морфонологическая типология и диахроническая морфонология, в настоящее время делающих лишь первые шаги.

Некоторые морфонологические чередования представлены только в одном языке (так, трудно усмотреть какой-либо прямой аналог в других языках русскому чередованию н ~ ш, ср. баран – барашек, гармонь – гармошка и т.д.), другие – во многих языках (ср., например, чередование заднеязычных согласных с шипящими и свистящими, свойственное в той или иной степени славянским, романским, тохарским, санскриту, водскому и др. языкам); однако не существует чередований, общих для всех языков. Если же говорить о морфонологических системах языков в целом, некоторые их особенности могут считаться универсальными (или почти универсальными).

Во-первых, практически во всех языках морфонология глагола устроена по крайней мере не проще (а иногда – значительно сложнее), чем морфонология именных частей речи. Поскольку аналогичное утверждение в принципе верно и относительно морфологии глагола и имени, может показаться, что морфонология здесь просто следует за морфологией. Однако нередки случаи, когда данная диспропорция значительно сильнее проявляется в морфонологическом аспекте: достаточно сравнить изобилующие чередованиями (в том числе – очень продуктивными) глагольные парадигмы и вполне сопоставимые с ними в плане сложности, но почти лишенные чередований парадигмы существительных и – особенно – прилагательных в русском языке.

Во-вторых, наблюдаются значительные различия в морфонологическом поведении корневых и служебных морфем: если первые тяготеют к унифицированности чередований (просить – прошу как косить – кошу, весить – вешу, красить – крашу и т.д.), а индивидуальные отклонения (типа «чередования» х ~ д ~ зд в случае ех -ать ~ ед-у ~ езд-ить) воспринимаются как явная аномалия, то для вторых наличие индивидуальных, присущих только им чередований представляет собой абсолютную норму. Ср. в русском языке такие чередования, как щ ~ ч в суффиксе имен деятеля (свар-щик, но налет-чик), л ~ Ж в показателе прошедшего времени (лома-л, но грыз- Ж), нн ~ н в суффиксе причастий (влюбл-енн-ая, но влюбл-ен-а) и т.д. Эта особенность характерна не только для аффиксов, но и для служебных слов: так, во многих языках артикль имеет структуру «гласный – согласный» перед последующим гласным и «гласный» – перед последующим согласным, ср. англ. an oak «дуб» ~ a pine «сосна», венг. az ember «человек» ~ a bika «бык» и т.д.

Неоднократно отмечалось, что правила морфонологических чередований во многих случаях оказываются близки правилам фонетических изменений, имевших место в истории языка и впоследствии утративших фонологическую обусловленность (так, чередования к ~ ч, г ~ ж, х ~ ш наблюдаются в русском языке в основном перед передними гласными; исторически именно в этой позиции и происходил переход заднеязычных в шипящие). На основании подобных примеров часто делается вывод о том, что именно таков генезис практически всех морфонологических явлений, а значит, синхронное описание морфонологии может быть едва ли не целиком сведено к реинтерпретации данных исторической фонетики. Однако изучение истории развития различных языков показывает, что такая трактовка крайне упрощает реальное положение дел. В частности, оказывается, что весьма значительное количество звуковых изменений изначально имеет морфонологическую природу, ср. переход ч в ш в русском языке, происходивший (нерегулярно) перед суффиксами -н(ый), -ник, -ниц(а) и т.д., ср. ску[ш]ный, двуру[ш]ник, яи[ш]ница, но не затронувший таких форм, как начну, качнуть, или озвончение согласных перед гласными в польском языке, имевшее место только в приставках, ср. zebrac при русск. собрать, odebrac при русск. отобрать, но sen при русск. сон, otumanic при русск. отуманить. С другой стороны, синхронным морфонологическим чередованиям нередко вообще не соответствуют напрямую никакие исторические изменения. Такие ситуации могут возникать по следующим причинам.

1. Происходит грамматически обусловленная перестройка системы форм: так, чередование б ~ с в гребу – грести, скребу – скрести возникло не вследствие исторического перехода б в с (такого перехода не было), а вследствие перестройки древнерусских инфинитивов грети, скрети (где б переходило в Ж перед т) по образцу форм типа брести, плести.

2. Происходит сближение исторически несвязанных форм: так, во французском языке чередование t ~ Ж в tre «быть» – (il) est «(он) есть» совершенно идентично такому же чередованию в mettre «класть» – (il) met [m] «он кладет», при том, что форма tre восходит к лат. stare «стоять», а форма est – к латинскому est «(он) есть».

3. Происходит проникновение в язык элементов другого (обычно близкородственного) языка: так, чередование о (под ударением) ~ ы (без ударения) в окончании прилагательных (ср. простой, но сложный и т.д.) возникло из-за конкуренции в русском литературном языке исконно русского окончания -ой и церковнославянского -ый.